Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Дедушку усаживают, предлагают горячего чаю, холодного молока, он отнекивается молча, одним отрицательным движением головы. Все смотрят на дедушку вопросительно, с тревогой – что случилось?

А он все молчит и только смотрит на нас так печально, словно ему очень не хочется ударить нас дурной вестью.

– Да ну же, папаша!.. Что с тобой? – спрашивает папа.

И дедушка отвечает негромко:

– Сегодня утром в Ренне убили адвоката Лабори…

Глава седьмая

Финал трагедии

Назавтра выясняется, что известие это хотя и не совсем ложь, но и не совсем правда: Лабори не убит – но он ранен.

Об этом мы узнаем рано утром, еще до получения газеты, от Шнира и Разина (они приходят ко мне на урок трижды в неделю). Их словам можно верить, они-то ведь знают: пришли прямо из типографии, где набирали сегодняшний номер газеты. Они сами читали телеграмму. «Вчера утром в Ренне, когда Лабори направлялся в суд, к нему подошел на набережной незнакомый человек и выстрелил в него из револьвера. Лабори упал. Стрелявший скрылся. Полиции не удалось его найти».

– Искали они его, как же! – говорит Степа со злобой. – Они, наверное, сами и напустили убийцу на Лабори: «Вон того, высокого, с лысиной, видишь? Убей его!» А потом, после выстрела, притворились, будто ищут убийцу, закудахтали: «Где он? Где он? Дайте его сюда! Уж мы его!..»

– В телеграмме сказано, – вспоминает Шнир, – Лабори ранен легко.

– Дедушка! – вдруг вспоминаю я. – Надо дедушке сказать, что Лабори не убит.

– Дедушке? – весело переспрашивает Степа. – Ваш дедушка уже сегодня в шесть часов утра прибежал к нам в типографию узнать, что́ и как! Услыхал, что Лабори жив, чуть в пляс не пустился! Такой старик ваш дедушка – дай боже всем молодым!..

Рана Лабори оказалась легкой: к концу недели он уже снова появился в суде. Дрейфусары встретили его овацией. Антидрейфусары – звериным ревом и градом угрожающих писем: «Если ты, мерзавец, не уберешься из Ренна, тебе не жить! Прикончим – на этот раз, будь спокоен, не промахнемся!»

Процесс в Ренне продолжается. С прежним блеском ведет защиту Лабори. Но чем дальше, тем все более становится ясно: дело безнадежное. Дрейфуса осудят вновь.

– Как вы не понимаете? – ворчит на нас дядя Мирон. – Чего можно ожидать от кастового суда?

– А что это – кастовый суд? – спрашиваю я.

– Ну, как бы тебе это получше объяснить? Понимаешь, есть правильный суд и неправильный. В правильном суде рассуждают так: вот этот человек поступил против закона, значит, он виноват и должен быть наказан. Кто бы он ни был, все равно – он совершил преступление, его надо наказать. Но мы живем в кастовом обществе. И у нас важно не самое преступление, а то, кто его совершил. Если преступник из высшей касты, его оправдают. Если невинный – из низшей касты, его осудят…

– Это очень плохо! Ужасно!

На следующее утро я, конечно, передаю Степе и Шниру слова дяди Мирона. Они понимающе переглядываются, и Шнир говорит мне серьезно:

– Ваш дядя, конечно, образованный человек. Но вот, понимаете, есть такие вещи, которых не знают и образованные люди! Ваш дядя сказал вам не самую правду, а только «около правды». Каст нету, есть классы. Подробно об этом вы узнаете в свое время – может быть, даже скоро. А пока вам надо знать одно: правящий класс всегда прав – и в жизни, и на суде. А угнетенный класс всегда считается неправым…

– А нельзя сделать так, чтобы этого безобразия не было? – допытываюсь я.

– Можно, – отвечает Шнир, снова переглянувшись со Степой. – Люди борются за это. Это называется «классовая борьба»… Понимаете?

Процесс подходит к концу. И уже ни у кого нет надежды, что он завершится благополучно для Дрейфуса.

…Кончается и лето. Скоро начнутся занятия в институте.

Большой куст орешника под нашим окном в ветреные дни уже не просто шуршит ветвями, словно что-то бормочет, – нет, теперь ветви его стучат в стекло твердыми ореховыми «лапками». В каждой такой лапке от одного до пяти светлых пальчиков-орешков, иногда и больше. Лапки стучат в стекло – они зовут в лес, в поход за орехами.

Мы так устали от целого месяца волнений, – а что-то сегодня там, в Ренне? – от газет, от разговоров и споров (у нас, по обыкновению, с утра до вечера толпится взволнованный народ), – что иногда рады отдохнуть от всего, уйти в лес за орехами. Мама просто гонит меня, Леню и приходящих ко мне подруг:

– Довольно вам тут слоняться среди взрослых! Ступайте в лес! Собирайте орехи!

28 августа мы уходим в ореховый поход: Варя, Маня с Катюшкой, Леня и я (Лиды Карцевой с нами нет – мама ее заболела, папа увез маму за границу, а Лиду отправили до конца каникул в Петербург, к теткам-писательницам).

После отъезда Тамары, которую у нас никто не любил, Леня стал уже вроде не Тамарин, а мой старший брат. Все мои подруги любят Леню. Конечно, он, как все мальчишки, и насмешник и дразнилка. Но, если бы спросить у меня и у моих подруг, за что мы любим Леню, мы бы, наверное, ответили: Леня – надежный. Ему нельзя не верить, на него можно положиться. Плохого Леня ничего не сделает, он и других остережет. Леня всегда и во всем поможет и выручит, как настоящий друг. Вот за это мы его и любим!

В азарте охоты за орехами – их необыкновенно много! – мы забредаем так далеко в лес, что никто из нас уже не соображает, в какой стороне наш дом.

– Друзья мои! – дурачится Ленька. – Мы попали в страшную беду! Мы заплутались в джунглях!

– Что же нам делать? – трагически, в тон ему, подаю реплику я. – Наступают сумерки, воют волки, свистят ядовитые змеи…

– Шипят гуси! Кудахчут куры! Положение безвыходное! – подхватывают девочки.

– И ужасно хочется пить! – жалобно стонет Катя.

Надурачившись вдоволь, решаем идти по симпатичной тропе, вьющейся среди леса. Бывают такие тропочки – бегут впереди человека, как собачки. Все равно выбирать не из чего – дорогу мы потеряли; спросить в лесу не у кого; и хотя змеи и не свистят, шакалы не воют, но пить хочется всем – не одной Катюшке. Куда-нибудь да приведет нас эта славненькая тропинка. К жилью, к людям…

Так и случается. Вскоре мы приходим к глухому забору и останавливаемся перед воротами с надписью:

Никто из нас здесь никогда не бывал. Я слыхала от папы, что здесь изготовляют лечебный кумыс.

Решаем зайти – попросить напиться. Узнаем, где мы находимся и как попасть домой.

За забором маленький дом, так ослепительно выбеленный известью, что он похож на снежный сугроб. Перед домом молодая женщина играет с крохотной девочкой – видно, с дочкой. У женщины круглое лицо, плоское, как тарелка. На этом лице играют-дразнятся раскосые по-монгольски глаза, похожие на крупные синевато-черные изюмины (этот сорт изюма в магазинах называется «малага»), У девочки такое же круглое личико и такие же изюмины-глаза, как у матери. На голове у женщины круглая, плоская татарская шапочка-ободок, с которой свисает назад лоскут материи. Девочка простоволосая, на голове у нее много диковинных коротышек-косичек. Косички прыгают-пляшут на круглой девочкиной головке.

Отойдя от девочки шага на три, мать протягивает к ней подманивающие руки и ласково журчит-приговаривает:

– Ходи́те, ходи́те, ходи́те, ходи́те…

Осторожно, как по льду, девочка переступает босыми ножками и, пройдя пространство, отделяющее ее от матери, бросается в материнские руки, закинув головку и счастливо крича что-то на непонятном языке. Но, и не зная языка, понятно, что именно она кричит:

– А вот я и дошла! А вот я и дошла!..

Мать крепко охватила девочку руками, прижимает ее к себе. И до того они обе прелестны, что в сердце невольно поднимается горячая волна. «Милые, какие милые!» – думаешь, глядя на них.

И вот Варя Забелина тоже протягивает руки к девочке и ласково манит ее к себе, повторяя те же воркующие, призывные слова, какими перед тем подманивала девочку мать:

– Ходи́те, ходи́те, ходи́те, ходи́те!

Мы с Катюшей и Маней делаем то же самое. Девочка смотрит на нас. Синевато-черные изюмины ее глаз выражают удивление: что это еще за четыре незнакомые растрепанные обезьяны зовут ее каждая к себе? Потом она пристально всматривается в каждую из нас по отдельности, словно выбирая: к которой направить свои еще нетвердые шажки? И выбирает Варю!

– Ходи́те, ходи́те, ходи́те, ходи́те! – гудит Варя добрым, шмелиным голосом.

Девочка слезла с материнских колен и сторожко туптупает по песку. И вот уже Варя подхватила ее на руки.

Я смотрю на Варю – Варю Забелину, нашу Варю… За четыре года я, казалось, выучила ее наизусть до последней черточки. Вздор, ничего я о ней не знала раньше! Вот этой нежной улыбки, этих ласковых глаз – ничего этого я прежде не замечала! Она красивая, наша Варя! И когда же расцвела эта спокойная красота, что никто этого и не заметил?